Ах, карнавал, карнавал, карнавал... Ла-Пас - это не Рио-де-Жанейро. И карнавал здесь свой. Отправляясь на работу, оглядел себя в зеркале. Плотная  шляпа, небьющиеся темные очки, куртка, с которой любая жидкость скатывается шариками. Чем не карнавальный костюм? Идти пешком мне двадцать минут. Безопаснее всего - по середине улицы. В смысле её проезжей части. Так больше шансов попасть под маршрутку, но зато почти никаких угодить под летящее с какого-нибудь -дцатого этажа ведро воды. Не в смысле меры объема жидкости, а в смысле содержимого вместе с ёмкостью.

Ведро на лету разгоняется до приличной скорости. Хрясь о тротуар! Душ с пластиковыми осколками. Но даже, если сверху опрокинут воду без ведра, все равно не очень приятно. На улице восемь градусов, да с ветерком. Ветерок, впрочем, мне и другим прохожим на руку, сбивает прицел водометчикам. Обливаться водой - важная карнавальная традиция. За тем, чтобы она не угасла, особенно рьяно следят подростки. Основное внимание достается девушкам. Их мочат со всех сторон. Но и мне приходится смотреть в оба. На внешний вид-то я чистокровный гринго (gringo - разговорное "чужестранец" со смысловым ударением на "чужом". - Примечание автора). А замочить гринго, пусть хотя бы в буквальном смысле, почетно.

В первый день водного праздника я вышел на улицу, одев пластиковый дождевик в виде пончо. За неспортивное поведение меня удостоили таким коллективным презрением, что мне стало стыдно за проявленное малодушие. На следующий день вооружился пластиковой бутылкой, в пробке которой проковырял два отверстия. Когда на бульваре Прадо ко мне подлетели двое пацанов и наставили космические брызгалки со всякими прибамбасами, я их подпустил поближе, выудил спрятанное под полой куртки оружие возмездия и всадил им не меньше литра в рожи дуплетом, так что они аж поперхнулись. Вот веселья-то было!

День ото дня проскочить между струй становилось все сложнее. Из карнавальной столицы, Санта-Круса, завезли боеприпасы, запрещенные всеми конвенциями - бомбочки с разведенными чернилами, оставлявшими на одежде невыводимые пятна. В качестве ответной меры купил в лавке канцтоваров китайские малиновые чернила для штемпельных подушек и, разведя их водой, получил краситель приятного карминного цвета. Бутылку с ним носил открыто, на сгибе локтя. Полная определенность последствий ответного удара дала искомый сдерживающий эффект. Меня оставили в покое.

Пасянский карнавал открывается танц- парадом. Братства карнавальных танцоров борются за признание в поте лица. В сопровождении духовых оркестров, танцоры поднимаются от площади Гарита де Лима по крутой авениде Баптистов до Центрального кладбища.

Там происходит воскрешение заводилы карнавала весельчака Пепино в клоунской маске и костюме Арлекино.

Команды танцоров продвигаются медленно, и с большим напряжением сил. Улица очень крутая. Особенно туго приходится мужчинам, которые в большинстве своем нехрупкой комплекции, да и костюмы весят до пуда. На преодоление дистанции в шестьсот метров уходит больше часа. По причине малой скорости продвижения танцоров не возбраняется идти в их рядах, но с обязательным условием не мешать. Не имея представления о танцевальных фигурах, я не стал рисковать, чтобы не попасть под тяжелую руку разгоряченных музыкой, танцами, адреналином и пивом танцоров. Пиво для участников - бесплатно и без ограничений. Для зрителей, в общем-то, тоже.

Шествие красивое, слов нет. Чего стоят хотя бы костюмы. Но оно лишено изящества и магии. В нем слишком очевиден тяжелый труд, требующий от танцоров рвущих легкие и сердце усилий. Оно какое-то... грубое? Да и музыка, при всей жизнерадостности, вызвала у меня ассоциацию с похоронным оркестром. Веселье в первую карнавальную ночь в Ла-Пасе буйное и неуемное, выплескивающее на площади и улочки бедных кварталов волны темной агрессивной энергии. Утром в районе Гариты тут и там попадаются лежащие поперек тротуаров или прислоненные спиной к стенам домов мертвецки пьяные гуляки в порванных и испачканных карнавальных костюмах. Они похожи на куклы-марионетки, у которых оборвались веревочки.

В Ла-Пасе, к счастью, есть и праздник светлой энергии. Он называется "Студенческое фольклорное шествие". В нем участвуют больше 60 ансамблей народных танцев пасянского университета Сан-Андрес. Из 80 тысяч его студентов в фольклорном параде участвует более одиннадцати тысяч. Дистанция прохода танцоров - больше четырех километров, но по улицам с небольшим уклоном. Сил все равно требуется много, но это все-таки не карнавальные танцы на выживание. Почти вся дистанция поделена между сотней пасянских кооперативов. По фронту - пластмассовые стульчики в три ряда, а то и самодельные трибуны в три-четыре уровня. В тылу - суповые котлы и походные жаровни. Вдоль стульчиков проххаживаются торговцы прохладительными напитками и самодельными чипсами. Пивом стыдливо торгуют из-под полы и втридорога (мероприятие молодежно-безалкогольное). Спросом пиво не пользуется, - то ли по моральным соображениям, то ли по финансовым. Пьяных я не видел. Мне удалось всего за двадцать боливиано (чуть меньше двухсот рублей по курсу 2015 г. - Примечание автора) добыть стул в первом ряду. Это сказка. Солнце мягкое. Теплый ветерок доносит запахи шашлыков, жареных в сахаре орехов и неизвестного мне цветущего куста. В желаниях нет отказа. Захотел поесть, тут же принесут, хоть курятину, хоть хрустящего суслика. Захотел попить, пожалуйста. На десерт - ледяные стружки с сиропом или заварной крем с фруктовым желе.

Изобилие предложений настроило меня на радостный лад. Душа пела жаворонком в синем пасянском небе. Описывать сам парад нет смысла. Чтобы составить представление, есть фото. Часам к семи вечера, однако, почувствовал усталость. Смотреть на неиссякаемый студенческий задор оказалось утомительным занятием. Солнце зашло. Температура резко упала, стало зябко. От разгоряченных тел танцоров поднимался пар. Бесконечное дефиле продолжалось при свете фонарей и прожекторов. Как я узнал наутро, до часу ночи.

Как-то в пятницу мы с майором Нельсоном (моим боливийским коллегой и приятелем, героем очерка "В банановой зелёнке Чапаре". - Примечание автора) собрались попить пивка. Вообще-то я не любитель пива. Тем более, что в Ла-Пасе из-за высокогорья практически любая доза алкоголя имеет неприятные для самочувствия последствия. Но Нельсон мне коварно напомнил про пятницу. Ночь с пятницы на субботу в Ла-Пасе называют "ночь холостяков". Такая традиция. Согласно популярной версии, "ночь холостяков" придумали пасянки. Чтобы оживить игру за счет скамейки запасных. Как говорил Лёлик из "Бриллиантовой руки", нет такого мужа, который хотя бы на час не мечтал стать холостяком. Но мы с Нельсоном уже немного поникшие лютики, и легко друг друга уверили, что нам вряд ли что-то угрожает. Сами мы никакой угрозы тем более не представляли, нам инструкция не позволяла. Так рассудив, мы с легким сердцем лтправились в ночь. Черт с ней, с головой, но на "ночь холостяков" надо было взглянуть хотя бы со стороны. Как на парад фольклора.

К половине третьего утра после неторопливого дрейфа между кабаками, сопровождавшегося задушевной беседой о наболевшем, нас прибило к бару, расположенному значительно ниже ватерлинии. Я хочу сказать, в не совсем благополучном и далеко небезопасном квартале. Группа из аккордеона, двух гитар и бархатного баритона выжимала из себя бесконечный медляк. Пары танцующих висли друг на друге. Девушки рыдали от безысходности. Мужчины не стеснялись пустить скупую слезу. Группа "холостяков" за соседним столиком квасила ром, с криками топя проклятую любовь в алкоголе. Нельсон отошел освежиться.

Мой взгляд совершенно случайно встретился с печальными глазами девушки, понуро сидевшей в уголке. Она явно чувствовала себя всеми брошенной. Мне это показалось несправедливым, и я направился к ней, как добрый самаритянин, желающий скрасить её незаслуженное одиночество. При моем приближении девушка заметно оживилась и мило улыбнулась. Я присел на пустующий стул и набрал воздуха, чтобы начать беседу. Тут сзади на мое плечо мягко легла незнакомая чья-то рука. Я обернулся. Передо мной полукругом стояли трое мужчин. Средних лет, высокие, со спокойными лицами и черными, как маслины, глазами. Крепкие, жилистые, ни грамма жира. Тот, что в середине, улыбнулся и сказал: "Дружище, мне кажется, нам есть, что обсудить". Он говорил на колумбийском диалекте, типичном для жителей департаментов Нариньо или Каука. Я мог определить это с такой точностью, потому что когда-то давно работал в Колумбии и изучил провинциальные диалекты, характерные для основных районов выращивания коки.

От нашего столика майор Нельсон делал мне энергичные знаки руками. Я поднялся со стула, раздвинул колумбийцев и быстрым шагом направился к выходу, где и встретился с Нельсоном. Оказавшись на улице, мы бегом рванули по ней в ту сторону, которая шла в довольно крутую гору, и нырнули в первый же темный проулок. Я лег на живот, и, прижавшись щекой к асфальту, осторожно высунул голову из-за угла. Трио колумбийцев неторопливо вышли из бара и окинули взглядом пустынную улицу. Но больше прислушивались. Нас разделяло девять шагов. Я с перепугу на бегу посчитал. Они стояли под фонарем, мы с Нельсоном очень кстати оказались в кромешной темноте. Тот, кто предложил мне обсудить важную тему, спрятал под куртку пистолет, обнял за плечи своих приятелей, и увел их внутрь. Нельсон объяснил, что в туалете, нисколько не стесняясь его присутствием, они вели переговоры с кем-то из местных о закупке кокаина, но что-то их спугнуло.

Каково же было его удивление, когда, вернувшись к нашему столику, он увидел меня в их компании. Для верности подождали ещё немного, а когда стали замерзать, быстрым шагом, время от времени оборачиваясь, двинули в общем направлении к центру. Глубокой ночью на дне пасянского "оврага" безопасно, потому что пустынно. Жизнь бьет ключом выше по склонам, где кабаки и прочие развлечения. Поддерживая друг друга, мы шагали по вымершим проспектам. Никого. Ни машин, ни шагов. К знакомству с колумбийцами отнеслись философски.

Четыре утра - самое время подкрепиться. Обошли с задней стороны собор Святого Франциска, углубились в квартал Росарио и вышли на небольшую площадь, неожиданно полную народа. На тротуаре стояли укутанные в одеяла дымящиеся котлы. Вокруг на табуреточках кукольного размера сидели десятки людей и сосредоточенно ели пасянский утренний суп. Из одного котла разливали куриный, из соседнего - бараний. Веселая пасянка на раздаче положила нам с Нельсоном в видавшие виды эмалированные миски курножку пополам, по куску камоте (сладкая картошка с оранжевой мякотью), разноцветных корешков папалисы (клубни размером от наперстка до мячика для гольфа, остающиеся после варки сочными и хрустящими; имеют привкус земли), полпочатка чокло (кукуруза с белыми зернами размером с ноготь), каких-то потрошков и по черпаку бульона. Нашли свободные табуреточки и заработали ложками. На соборе два раза ударил колокол. Полпятого. С ледников Кордильеры потянуло предрассветным промозглым холодом. Суп согревал тело и душу.

Пасянский суп варят в бедных районах, где кулинарным промыслом заняты целые кварталы. Начинают часов в десять вечера, и к четырем утра на тележках спускают котлы на те городские площади и перекрестки, где в сумеречный час встречаются два мира, ночной и дневной.

Ночной - представлен поддавшими мужиками, которые пытаются протрезветь и собраться с силами, чтобы лезть в гору к своему убогому жилью. Маршрутки ещё не ходят, да если и ходили бы, откуда у них деньги, чтобы заплатить за проезд? Мятые, битые, изрезанные морщинами и шрамами рожи. Беззубые рты. Мозолистые руки с каемкой грязи под изломаными ногтями. У многих не хватает фаланг на пальцах.Скрученные безжалостным пасянским похмельем пьяницы, несгибаемые, как корни. Дневной мир представлен бабами.

Прислуга, прачки, торговки. Аккуратно и пёстро одетые, жизнерадостные, они спускаются к месту работы в благополучные кварталы. Весело щебечут, обмениваясь новостями. Острят, хохочут, поддевают снулых алкашей. Мужчины предпочитают куриный суп. Женщины - мясной, с удовольствием грызут бараньи щечки. Вкусы определяет наличие зубов. У мужчин их значительно меньше. Сидящих на низких табуреточках едоков супа пожирают просящими глазами терпеливо сидящие рядом уличные собаки размером с теленка и свирепыми мордами.

В этот час - добрейшие и смирнейшие создания, которые гипнотизируют глазами профессиональных попрошаек. Не хочешь, а дашь. Каждый из едоков оставил в миске кусочек мяса или хлеба, или баранью косточку. Таков пасянский обычай.

Напоследок, после обсуждения зрелищ, женщин и супа, два слова о музыке. В данном вопросе Ла-Пас имеет кое-что общее с Буэнос-Айресом. Пасяне могут считать это за комплимент. Буэнос-Айресом я остался доволен (см. очерк "Июльская пурга"). Объединяет эти города, представьте себе, танго. Душной ночью на первое января 1933 года в окопах чакской войны боливийский композитор Нестор Портокарреро написал танго "Иллимани".

Википедия

Он заразился танго в Буэнос-Айресе в середине 20-х годов прошлого века от аргентинских корифеев той золотой для этого жанра эпохи. Пронизанное ностальгией по мирной жизни и патриотическим фатализмом, танго "Иллимани" по сей день остается непревзойденной романтической одой Ла-Пасу. В популярности оно уступает разве что гимнам болельщиков двух вечно соперничающих пасянских футбольных клубов, "Боливар" и "Стронгест". У футбола в Ла-Пасе все же больше фанатов, чем у танго.

Продолжение следует