Поговаривали меж собой мужики местные – якобы, незаконное это дело ловить молодь на затопленных лугах. Вроде, и статья подходящая заготовлена. Браконьерство как бы получается. Мол, наловил рыбу в лужбанах – отпусти в реку. Такой довод только усмешку вызывал. Песь – река длинная, никто баловством бесполезным заниматься не будет, да и не осетры–белуги в сети попадают. А щурят веками ловили и ловить будут, костлявой рыбы этой в речке на всех хватит. Законом обычай не перешибешь. Новгородский мужик не сентиментальный и упертый, сам себе закон. У него свое понятие о добре, зле и порядках этих столичных.

Такой ослепительной белизны бывают только арктические льды при солнечной погоде. Сильно подсиненные небом. Льды эти видом не видывала, но должна же я сравнить с чем-то нереально белым кружевные занавески в бельевой корзине, принесенные на лавину для полоскания. По правде сказать, полоскание белья в реке – громко сказано, ритуал скорее. Возьмешь пододеяльник мокрый за два угла, поелозишь им по воде туда-сюда, с головой купнешь разок, как младенца – вот и все прополаскивание. Успеет напитаться тряпица запахами речными да лесными, после на солнышке ветрами теплыми обдуется – нет ароматнее белья. А для зимнего полоскания у заботливого хозяина в избы (так бы и сказали деревенские – «в избы») специальная клюка стоит, из можжевелового дерева вырезанная. Ею ледок у лавины разбить можно, и освежить простынюху в студеной воде, подцепив на крючковатый сук.

Будто в купель крещенскую окунуть. На морозце развесить полотнища мокрые… Они растопырятся от возмущения и холода, колом застынут на веревке, вымерзнут, выветрятся, а уж потом аккуратно на чердак – досушивать. Ух, и сны снятся потом на такой простынке, светлые, добрые, поля ржаные с васильками. Вот и счастье тебе маленькое.

Женщина окунала в реку выкипяченные, отдающие синевой кружева и завораженно любовалась, как сильное течение распрямляло цветы и узоры на ткани, покрывая их коричнево-желтой водой… Таинство какое-то было в этом полоскании – ажурные розы в реке, странная женщина, поглаживающая воду ладонью. Я тогда впервые увидела соседку нашу… Натаху. Ее занавески-то. На задках нашего огорода, за ожиревшими смородиновыми кустами начиналось соседское картофельное поле. С соседями повезло. Алексей – весь из себя положительный, хозяин справный, почти непьющий.

В депутаты местных советов всегда избирался или при сельсовете чего-то делал – одним словом, государственный человек, сурьезный. Жена его, Наталья – моложавая красивая женщина лет сорока – слыла, по деревенским меркам, слегка чудаковатой. При виде ее выбеленных перекисью пушистых волос мужики шеи себе выворачивали. Накрасив алой помадой губы, нацепив черные очки, в туфлях на каблуках могла выйти с коромыслом и ведрами за водой к колодцу. Местные бабы аж захлебывались от дерзости такой. Провожая ее насмешливыми взглядами, крутили пальцем у виска. По молодости, говорят, была Натаха развеселой и озорной, и дурь впереди ее разбитной головушки бежала. Встретив Алексея, остепенилась, поутихла и частенько ходила по деревне с отрешенной улыбкой абсолютно счастливого человека. А в сарафанчике на тонких лямочках сама была похожа на кружевную занавесочку. Светлая, чистенькая. Красота. Любила Натаха летом в жаркий день уединиться на заднем дворе своей избы – подальше от любопытных – позагорать в открытом купальнике, прислонив руки к нагретым бревнам. Так ведь в деревне не схоронишься. В окошке, ситчиком задернутом, за геранью на подоконнике – везде всевидящие бабули. И донесут ведь, опять же все по доброте душевной.

– Ляксей, сказал бы своей, чтоб на задворках в исподнем–то не страмилась. Загорает она… Тьфу.
– А ты, Дарья, портки ватные посымала бы, да тоже на солнце кости прогрела… рядышком-то, – отшучивался Алексей.

Пусть, что хотят говорят – нет краше его ненаглядной Натахи. Все одно к одному… Cынок радовал – какой красавец вымахал! Техникой увлекался, музыкой, мотоциклом. Вот на побывку с армии в деревню приехал, с дружками рванули на железнодорожную станцию, в пивную. Встречу отметить. Может, повздорила молодежь там, то ли развезло парня с радости, только, говорят, видели, как выносили его из пивнушки на свежий воздух, положили поблизости в тенек на ржавую колею, травой заросшую. И какого черта туда маневровый тепловоз задним ходом попятился… на старый этот путь тупиковый… сто лет в обед никто по рельсам этим не ездил. Двух ног сынок сразу и лишился.

Наталья, как узнала, кричала сильно, в истерике билась. А когда в больнице увидела – поняла, что счастливой ее жизни пришел конец. Замолчала, окаменела.

Отец мой распутывал сети рыболовные для просушки – к зиме готовил, когда услышал сильный всплеск на реке у лавины. Непривычно громкий. В деревне человек, особенно городской, вдвойне чуток к звукам, ко всему прислушивается – от чего звук исходит? Всякому шороху, стуку объяснение найти надобно. Вот шантрапа мелкая плюхается с разбега в реку – там визг и крик оглашенный; рыба плещется – та аккуратненько, играючи. Не выросла еще в Песи такая рыбища, чтоб громко плескаться. А тут резкий всплеск, тяжелый… не объяснимый сходу. Вышел из сарая глянуть на воду. Посреди реки человек барахтался. Молча.

Куртку знакомую признал сразу.

– Наталья, ты что ли? – себя спросил. Больше ж никого вокруг.

Мигом сбежал с высокого обрыва к лавине, в чем был нырнул в реку, схватил женщину за ворот одежи, поволок к берегу. Она не сопротивлялась, лицо белое. Выпихнул тяжелую, намокшую Наталью на мостки, сам с трудом вскарабкался.

– Ты что, ты что… с ума сошла? Чего удумала… Да разве ж так можно. Ну, тихо, тихо… Держись за меня.
Наталья безмолвно повисла на отцовском плече.
– Ох, Яков, – только и прошептала. Трясло ее сильно.
Доплелись до дома.
– Принимай утопленницу, – сдал Натаху с рук на руки мужу. Тот и без слов все понял. Боялся этого и вот… не углядел.
– Ты, Яков,… того… не болтай по деревне-то, – тихо сказала на прощанье.
– Об этом не волнуйся.

Могла бы и не говорить. Яков не из болтливых.

Сынок сильным оказался, выкарабкался. На протезах мотоцикл заново освоил, женился на девчонке из соседней деревни и даже внука Наталье подарил (вон сын подсказывает – дважды жениться успел). Много чего успел до 25 лет, отмеренных ему богом. Видно там, на небесах, ужаснувшись от содеянного, накинули ему небольшой кусочек жизни еще… Чтоб род продолжить, чтоб мать в себя пришла. Многое даже не начал. Молодым покинул этот мир.

Лет через пять случилось в деревне той быть. Алексей, говорят, запил не на шутку. Советы местные исчезли из деревенской жизни, некому и нечего советовать – все умными стали. У магазина Натаху приметила, с трудом узнала. В серой куртке, сером платке, сапоги резиновые. Как положено в деревне. Взгляд отрешенный, прежний, но неживой, в никуда. Не признала меня. Не взглянула даже.

Мимо лавины прохожу – всегда ее вспоминаю. И занавески те кружевные, белоснежные, притопленные в рыжей речной воде, словно водоросли, по течению стелятся.

Окончание следует