Гнилая берлинская осень с ее мутными дождями незаметно перешла в бесцветную, такую же гнилую зиму. Дни напролет моросило, туман мешался с вонючим, из-за торфяных брикетов, печным дымом, а то выпадал мокрый, недолгий снег. Но в окрестностях Пренцлау, где собирались охотиться, снегу навалило изрядно. Аккредитованных в ГДР московских корреспондентов, человек десять, пригласило местное отделение общества дружбы. Из Берлина Бурков, Еремин и Карлов выезжали ранним промозглым утром. Выпавший накануне снег растаял, лишь местами на газонах призрачно белели не успевшие исчезнуть снежные пятна. Лоснился мокрый асфальт, но скоро "Лада" затряслась по булыжной мостовой. Один из троих, сидевших в машине, Виктор Карлов, охотником не был, - поддавоха и балагур, он поехал, говоря его же словами, "с бутылкой вместо ружья". Охотники на переднем сидении морщились от заполнившего салон перегарного смрада.

Все вглядывались в бледно освещенную дорогу, обозначенную ржавыми фонарями — в их мутных колбах точно спички дотлевали. Появились первые прохожие, на ранцах семенящих школьников вспыхивали и переливались люминесцентные знаки.

- Узнаю аромат "Смерть проводникам", — лениво проговорил сидевший за рулем Бурков.

Так журналисты называли завезенный в посольскую лавку дешевый испанский бренди, которым в поезде "Берлин-Москва" оплачивали услуги проводников. Огни поредели. Вдоль дороги потянулись черные кусты, облитые под фонарями грязновато-желтым светом. Внезапно в лучах метнулась тень, раздался глухой удар, машина с шипением остановилась. Бурков от неожиданности матерно выругался.

- Стукнул козулю, чтоб ей! Как с неба свалилась! — Он сердито щелкнул пристяжным ремнём и выбрался из машины.
- Везёт, — пробормотал Еремин, вылезая вслед на Бурковым. — Еще не выехали из Берлина, а уже добыча.
- Та еще картина маслом! Охота закончена, поздравляю с трофеем, господа!
- Юра, что там? — негромко крикнул Еремин.
- Наповал. Я бросил её в кусты, кто-то идет. Не дай бог увидят — тут же в полицию, у немцев железный порядок.
- А если самим обратиться?
- Волынка затянется до завтра: протокол, свидетели и всё такое. Охота наша накроется большим… Возьмем с собой, а там решим. — Он вернулся к машине. — Ты станешь на стреме с одной стороны, Карлуша — с другой, чтобы никто не увидел на­шего манёвра. Надо спешить, народ вот-вот повалит на работу.
Лишь через десять минут наблюдатели подали разрешающий сигнал. Бурков метнулся в кусты, выволок козулю и свалил ее в багажник, в детскую пластмассовую ванночку, предназначенную для перевозки охотничьих трофеев.
- Ну, а дальше что? — сам себя спросил Еремин, когда ма­шина, разгоняясь, зашуршала по мокрому камню. — Козочку в багажнике нельзя долго мариновать.
- Потрошить нет времени, и так опаздываем. Приедем на место, объясним немцам ситуацию, они поймут.
- А если не поймут? — крякнул Карлов. — Для них это всё равно, что на человека наехать.

Берлин остался позади. Светало, на поле по зеленому ворсу озими паслись грачи. Скоро дорога вошла в сосняк, чистый и светлый, землю припорошил снежок, но кое-где проступали бурые, словно настеленные мелким паркетом, пятна хвои.

В деревню Мюккельдорф приехали с опозданием. На окраине, под дубом, в неопавшей, покоробленной листве, толпились охотники, курили и недовольно глядели на опоздавших. Немец в зелёной шляпе с перьями что-то прокричал, сразу всё задвигалось. Бурков отворил дверцу и опустил ногу на снег, но тут усатый верзила с трубкой в зубах замахал рукой: "Сиди, Юра, на формальности нет времени! Поехали!" Мотоциклетными моторами затрещали "трабанты", у которых, как сострил Карлов, только одно ведущее колесо. Воздух посинел от дыма. Оставляя за собой мокрую колею, кавалькада машин пополза в лес. Бурков проворчал себе под нос:

- Не дали, блин, покаяться. Что теперь делать с тушей?
- По обстоятельствам! - Еремин собирал ружье, направляя ствол в открытое окошко.

Машина Буркова тащилась последней, раскачиваясь, точно пьяная, на осклизлых корневищах. Выглянуло солнце, тусклый лес вмиг преобразился, налился светом и вернул себе объемность. Остановились на покатой поляне. Руководитель охоты, краснолицый Манфред, проинструктировал, кого можно стрелять. Он говорил на немецком охотничьем жаргоне, которого Еремин почти не понимал. Стоявший рядом Бурков шепнул: "Бей всё подряд, разбираться будем потом". Немцы, облаченные в зелёные расклешенные шинели, в шляпах с перьями, бодро зашагали по тропинке вниз к незамерзшему ручью...

- Все понятно? — спросил Манфред.

Русские охотники дружно закивали и двинулись вслед за руководителем, по узкому бревенчатому мостику, перешли ручей и углубились в ельник. У края болота, среди шелестящей осоки Манфред остановил команду и, составив руки углом, определил порядок расстановки номеров. Снег под ногами наливался коричневой болотной водой. Ерёмину указали место возле корневища поваленной ели. Загон был коротким. После нескольких выстрелов Манфред протрубил отбой

- Давай откажемся от козули, которую нам предложат в качестве трофея, — сказал в спину Еремину шагавший позади Бурков.
- Конечно. Куда нам столько мяса!
В первом загоне завалили козу. Её осмотрели, замерили, бросили в открытый прицеп — его буксировал замызганный "трабант". Второй загон получился удачнее первого. Завалили трех козуль, одну из них — Бурков. Он волок зверя за передние лапы, повторяя: "Красавец, а?"
- Нужно поскорей разделать нашу козулю, иначе протухнет, - сказал Еремин.
- Надо, только как? Немцы всё секут. Заметят — скандал на всю Европу.
- Вот что сделаем. Я пропущу следующий загон. Карлик мне поможет.

Загон начался. Выждав, когда охотники отойдут на приличное расстояние, Еремин с Карловым бегом поволокли тушу в кусты. Острым, как бритва, финским ножом Еремин вспорол козуле брюхо и вывалил на снег внутренности, от них расходился горьковатый пар, забросал их ветками и мокрыми листьями, снегом очистил от сгустков крови брюшную полость.

- Ну, ты хирург! Мне к ней и прикасаться страшно, в на­туре. Что вы, охотники, за люди? — Карлов с брезгливой гри­масой раскурил сигарету.
- Тебе, Карлуша, этого не понять, — улыбнулся Еремин. - Ты человек из другого мира. Твое место не в лесу, а в буфете.

В плотном, сыром воздухе зачмокали выстрелы. Запиликал рожок, охотники потянулись к машинам. Первым подошел Бурков, вполголоса бросил: «Как?»

- Полный порядок.

Двое немцев с довольными, вспотевшими лицами волокли козу, подойдя к "трабанту", опрокинули ее в тачку. "Ошень карашо", — улыбнулся один из них Буркову. Предстояла дружеская попойка в деревенской "Вальдхаус" - "Лесной хижине". Уютным, золотистым светом были налиты свилеватые квадратики окон, над дверями тлел медный фонарь. Машины и прицеп с трофеями поставили в тесном дворике. На каждую "русскую" машину полагалось по козуле и справка о трофее. Еремин и Бурков, на удивление всем, от добычи отказались. Загадочное поведение трех москвичей всех озадачило, особенно немцев.

Дубовые столы освещались свисавшими с потолка латунными светильниками. Одетая по-домашнему официантка с подчеркнутым радушием встречала мужчин. Манфред представил ее: "Наша Маг­да" - и пригласил рассаживаться. Россияне выставили привезенную "столичную". Забухали тяжелые стулья. "Пиво будут все? - прокричала Магда, стараясь, чтобы её все услышали.

- Что желаете есть, жареные сардельки или айсбайн?

Первую чарку, как положено, опрокинули за дружбу. Ораторствовал Карлов, раскачивая в воздухе непривычную русской руке рюмочку, по-немецки говорил бойко, однако с варварским акцентом. Так и не уразумевшие появления на охоте безоружного русского "коллеги", немцы недоуменно переглядывались. Манфред теребил усы, скрадывая под ладонью досадливую гримасу - по традиции именно он возглавлял застолье, а тут ему и слова не дают сказать. Меж тем Карлов распалился и после безобидных шуток в адрес охотников, без всякой связи перешел к политике. Это была деликатная тема. Руководство ГДР не поддержало горбачевскую перестройку, отношения с Москвой осложнились, что, естественно, отразилось на работе московских корреспондентов. Публичные разговоры о перестройке и гласности не одобрялись властями. Вспотевший от спиртного и горячих монологов Карлов забыл об этом. "Партайгеноссе Хонеккер может плохо кончить!" - провозгласил он с пьяным пафосом, назидательно поднимая рюмку, Немцы сжались, смущенно заговорили о постороннем, показывая друг другу, что не слушают кощунственных речей самозванного тамады

- Что ты мелешь, политический босяк! — в пивную кружку прошипел Бурков.
- А что такого? — встрепенулся Карлов, обращая к Буркову мутные глаза. —Тут все свои. В натуре!

"Завтра, — подумал Еремин, — в местном отделении Штази на стол непременно ляжет донос о провокационных речах советского журналиста". Перед ним на просторной тарелке исходила лавровым ароматом свиная рулька в обрамлении гороховой каши, тушеной капусты и горчицы. Выпив, он вспомнил о лежащей в багажнике козуле, мысленно вздохнул: "Она такая маленькая, делить ее на троих — получится не густо". Он склонился к жующему Буркову.

- У меня идея. Наша козочка такая махонькая.
- Так ведь не выбирал, — фыркнул Бурков.
- Я предлагаю тихо поменять ее на другую, к примеру, на ту, что ты завалил. Она поприличнее.

Бурков перестал жевать: "Трезвая идея!" Их исчезновения никто не заметил. Ночь стояла безветренная, деревню накрыл туман. Бурков чиркнул зажигалкой, осветив заставленный машинами двор. Поменяв туши, охотники вернулись в прокуренный ресторанчик.

- Закругляйся, приятель, — Бурков дернул Карлова за полу куртки, тот осекся и недоуменно оглянулся. — Предложи на посошок.
- Давайте по последней, товарищи!

Охотники вышли на воздух, округа огласилась веселым, пьяным гулом. Шумно попрощались. Бурков сел за руль, с трескучим шелестом машина покатила по обледенелой дороге. Карлова быстро сморил сон.

- Хорошее дельце, — сказал вслух, продолжая разговор сам с собой, Бурков. —Утром немцы продерут глаза и очумеют - козуля была пожилой, стала юной. Но главное, мы не подумали, - у нее же нет ни входного, ни выходного отверстия, как полагается всякому законно заваленному зверю.
- Что-то мы не продумали, — устало хмыкнул Еремин —У нас еще одна проблема - без свидетелей разделать тушу. Справку не получили.

На подъезде к Берлину Карлов ревущим зевком известил о своем пробуждении, у него ныла голова, хотелось пить.

- Потерпи, — сказал Еремин — Заедем ко мне, надо шкуру содрать.
- С кого? — вяло поинтересовался Карлов.

Въехали в район Карлсхорст. Русский язык в ту пору там звучал на каждом шагу. В Карлсхорсте, в русском просторечье, Карловке, стояла советская моторизованная бригада. Еремин жил на Вальдоваллее, в особнячке с подземным гаражом. Фруктово-сиреневый сад окружал дом. В дальнем конце сада возвышалась кирпичная ограда, которую прозвали "малой Берлинской стеной". Въезд в гараж освещал фонарь, так что перенос туши требовал осторожности. По соседству с Ереминым проживала вездесущая пенсионерка фрау Митвох, которую Еремин за глаза называл Die alte Schrulle — старой каргой. Она неусыпно следила за многослойной жизнью Карловки. Окно ее квартиры выходило в сад Еремина. Митвох добровольно сотрудничала с полицией (кстати, это не скрывалось). Ее-то больше всего и остерегался Еремин — донесёт про добытую козулю, волынки не оберешься, - откуда, да по какому праву?

Тушу вынесли в ванночке. В этот самый момент по неосвещенному тюлю в окне фрау Митвох скользнула легкая тень. Еремин торопил — вот-вот явится истопник Хорст, который в котель­ную проходит через гараж. Хорст тоже добровольно сотрудничал с полицией, его хлебом не корми, дай принести в полицай-ревир какую-нибудь полезную информацию о соседях. В гараже включили лампу без плафона, на полу расстелили газеты. Зевающему Карлову велели стоять на стреме и дать сигнал, как только из-за угла появится увалень в пожарно-красном анораке.

Работали споро, минут через двадцать козуля была освежевана и расчленена, мясо разделили на три равные части, шкуру и голову с вырезанным языком бросили в полиэтиленовый пакет. Едва управились, как с улицы донеслась разудалая "калинка-малинка" — знак опасности. Торопливо покидали мясо в сумки, скомкали, запрятали под ящик с песком пропитанные кровью газеты и с беззаботным посвистыванием вышли навстречу истопнику.

- Как поживаешь, Хорст? — спросил Еремин — Что-то похолодало.

Истопник кивнул: "Gut" и, подозрительно покосившись на сумки, косолапо зашагал в гараж. Предстояла последняя операция - избавиться от полиэтиленового мешка с потрохами. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить его в мусорный контейнер — фрау Митвох обнаружит останки зверя и всех поставит на ноги. Что делать?

- Закопаем в саду, — заявил Еремин.
Было полнолуние. С пакетом и заступом Еремин и Бурков подошли к кирпичной стене, бросающей в сад зловещую тень.
- Копать будем здесь, — сказал Еремин.

Оглянулся. Окно в спальне фрау Мнтвох не светилось. Он с лязгом вонзил зас­туп в прихваченную морозцем землю. Скоро дело было сделано. Измученный охотой и приключениями истекшего дня, Еремин повалился спать и мгновенно уснул. А утром, выйдя за газетами к почтовому ящику, заметил семенящую к нему фрау Митвох в наброшенном на плечи пальто с плешивым лисьим воротником.

- Гутен морген! — она лукаво заглянула в глаза соседу - Что это вы вчера ночью тайком закапывали в саду? Уж не клад ли?
Еремин выпучил глаза, старуха теребила сухую лисью голову с единственным стеклянным глазом.
- Вот мы с Хорстом возьмем да раскопаем!
- Понимаете, — Еремин соврал первое, что пришло на ум. - У русских есть поверье, - если в полнолуние закопать старые вещи, то, короче, это к добру, например, к деньгам.

Старуха шутливо погрозила пальцем, мол, знаем мы ваши русские поверья.

Дождавшись ухода фрау Митвох в магазин, Еремин впопыхах эксгумировал остатки косули и перезахоронил их под той же стеной, метрах в десяти от первоначальной могилы. В старую же бросил стоптанные ботинки и кое-какое тряпье.

***

В тот же день откопав старье, фрау Митвох и Хорст изумленно переглянулись: ну и русские! Верят в сущую химеру!
В понедельник советский посол был проинформирован о безобразных заявлениях корреспондента Карлова в местечке Мюккельдорф. Посол рвал и метал. Немедленно отправить наглеца в Москву, на родину! Посмел осложнить и без того хрупкие отношения с ГДР!
Немецкие охотники, обнаружив козулю без пулевых отверстий, не поверили своим глазам, осмотрели и ощупали каждый клочок ее шкуры. Изумление было велико Такого не может быть, говорили они, кто ее завалил без выстрела? Советские товарищи? Кто-то даже предложил вызвать паталогоанатома из соседнего морга для вскрытия козули. О таинственно погибшем звере толковала вся округа. Гуляли версии, одна причудливее другой. Вплоть до того, что московские охотники разделали живого зверя.

И, конечно, вспоминали загадочную славянскую душу, в которой устроено всё шиворот-навыворот. Местная газета (вырезку из нее Манфред приложил к письму Буркову) позволила себе плоскую шутку, дескать, козуля скончалась от разрыва сердца, узнав, что охотиться на нее приехали советские стрелки, не знающие промаха.

Справка Всемирной Энциклопедии Путешествий

Козуля (косуля, козуля, изюбр) - животное из сем. оленей, до 4 фут. длиною и до 3 высотою. Вод. в южн. Европе и С. Азии. Мясо к. очень вкусно и известно под названием мяса дикой козы.
Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.- Павленков Ф., 1907.