Северяне сопротивлялись. Но они знали, как сохранять, а те, кто хотел безраздельно хозяйничать на их земле, обладали знанием, как разрушать. Обманом и насилием был нарушен мир в душах коренных народов. Отнимая детей у матерей для обучения новому знанию, загоняя кочевников в посёлки, где невозможно было заниматься оленеводством, лишали коренных привычной опоры в жизни. Управленческий аппарат на Севере формировался и набирал силу по мере того, как государство монополизировало право распоряжаться местной продукцией.

В 30-е годы XX века началось колхозное строительство. В руках государства оказался пушной промысел, ценная валютная продукция. В 40-х годах создали рыбозаводы, и рыбный промысел был монополизирован до такой степени, что рыбак не мог съесть или принести домой хоть одну рыбину. За это полагался или лагерь, или расстрел. По данным Хатангского архива районного ЗАГСа в те годы восемь из каждых десяти умерших были дети. Диагноз – дистрофия, туберкулёз, мёртворождённый. Средняя продолжительность жизни коренных составляла 22 года. Просто поразительно, как они выжили.

Спасло их то самое знание, которое сохранилось от предков. В 60-е годы образовали совхозы, которые должны были поставлять мясную продукцию в промышленные центры любой ценой. Так рыбные озёра очень быстро стали безрыбными, а на центральном Таймыре уничтожили домашнее оленеводство. До коллективизации, в середине 20-х годов, северной семье хватало двух песцов, чтобы обеспечить себя всем необходимым. Шла тогда частная торговля пушниной. Были северные ярмарки, сбалансированные цены и нужные товары.

Потеря оленей и привычных взаимоотношений привело к потере культурных ценностей и дезориентации в верованиях. А это в свою очередь - к большому количеству смертей. Даже в конце XX века на Таймыре только половина детей коренных жителей проходила курс родного языка. Учителя интернатов обычно не владели им, а младшие школьники на первых порах ещё не знали русского, и объяснение происходило подзатыльниками. Нганосанин Тубяку как-то назвал главные обиды от пришлых "цивилизаторов": в интернате, когда воспитательница назвала его Мишей, поскольку не могла произнести его настоящее имя; когда у его народа отобрали оленей, а вместо них дали коров и когда в Институте народов севера на выпускном экзамене его родной нганосанский зачли как иностранный. Для тех, кто выжил, устроили зверофермы, куда с «материка» для соболей и песцов везли комбикорм, а для коров сено.

Родилась идея осушения озёр для выращивания травы. Нашпиговали тундру техникой, которую некому и не на что эксплуатировать. В Норильске базировалась "Севморгео". Серьёзная организация, много сделавшая и для страны и для комбината. Геологи создавали в тундре опорные базы. После завершения работ, как правило, их бросали, оставляя после себя не только уничтоженные поля ягеля, но и памятники "науке и технике". Такова была экономическая модель, "билет" было выгодно брать только в одну сторону. Так и гниют в тундре эти памятники разведчикам недр. Памятников же этих лет коренных народов просто нет.

Государственная машина погубила на центральном Таймыре не только знать и лучших людей коренных народов, приглашая их на съезды, с которых те уже не возвращались. Но и массу людей тундры не очень состоятельных, мобилизовав их на строительство Норильского комбината. Как это происходило можно понять из отчёта Норильскстроя за первый квартал 1932 года: "С конца февраля мы всех своих оленей, уже истомлённых напряжённой работой, поставили на отдых, а к перевозкам леса привлекли наших же рабочих – туземцев на принадлежавших им оленях".

Сейчас хорошо известно, как надо понимать слово "привлекли". Если русские, украинцы и дети других народов, насильственно пригнанные сюда, гибли на этой земле, часто не считая её родной, думая, что эта их смерть нужна для спасения своей родной земли, то для долган и нганасан это был родной дом, родная земля. Эту землю они защищали, как могли. И ненцы, и нганасаны, и долганы были едины в этом порыве. Но даже Роман Бархатов, председатель Соединённых Штатов Орд Затундры, который доставил не мало хлопот Советской власти, даже он не смог постичь, на что готова новая власть.

После подавления организованного сопротивления в 1932 году, жители тундры "замолчали". Сопротивление стало пассивным, они просто игнорировали власть. До 1937 года в районе Норильска кочевала группа долган, которую «на бумаге» называли "артель", а для своих они были "тунгусы". В "артели" было примерно 60 человек, она являлась центром, к которому тяготели все единоличники Норильско-Пясинского совета. Тунгусы поддерживали тесные контакты с эвенами Хантайского и Потаповского кочевых советов, в которых главным образом и шёл процесс присоединения эвенов к долганам, усвоения ими долганского языка.

Браки заключали только с эвенами или между членами артели и не отдавали детей обучать грамоте в интернаты. У них была своя школа - школа народной культуры. Руководил «артелью» К.Н. Суслов, с ним были Поповы, Яродские, Сидельниковы, Щукины, Васильевы. Даже кладбище у них было своё на одном из островов озера Мелкого. Этот остров должен быть охраняемым памятным местом, отмеченным памятным знаком. Подвиг этих людей должен быть увековечен. Строители комбината понимали, что без коренного населения выжить будет сложно и принимали разные решения, типа:

"…принять меры к широкому вовлечению населения из народностей Севера на работу в промышленные предприятия комбината..." Привлекали, обучали, давали ордена… Когда-то долганы верили, что есть "верхний", "средний" и "нижний" миры". Нижний мир" традиционно описывался как "сумрачная страна" – даже деревья и травы были там железными и имели уродливую форму. Здесь, по поверьям, обитали злые духи, насылающие на людей болезни. Однако, если в "нижний мир" попадал живой человек, он обнаруживал "такие же условия жизни, как наверху, таких же людей. Только они не видят его, а когда пришельцы начинают ухаживать за их дочерьми, те болеют". Сейчас бытует такое выражение: "их опустили". Понятно куда. В «нижний мир».

А те, кто работал на комбинате, как они должны себя ощущать, видя какой урон наносит производство никеля и платины их родной земле? Выбросы Норильского промышленного узла в 1990 в атмосферу составляли около 2,3 млн тонн, в том числе 2.2 млн тонн диоксида серы; в 90-е годы НГМК входил в первую десятку предприятий страны (тогда ещё СССР) с наибольшим сбросом загрязнённых вод. А что достаётся коренным от этого производства? Им нет места на Голгофе. Это другие категории. Юмор «Заполярки» в сообщениях агентства "Нарыльские напасти" рассчитан на приезжих русских: «Вчера на бирже за тонну ягеля давали уже 8 копеек. Это серьёзный рост стоимости продукции «Нарыльского ягеля» - ещё неделю назад на той же бирже за тонну ягеля давали в морду».

Но есть вещи и пострашнее. "Нарыльские напасти" не пишут, сколько на бирже давали за одну долганку или ненку. Но процесс понятно шёл, как в нормальной форме, так и "рабы не мы…" На эту тему есть интересное исследование учёных:

И если от шутки про ягель просто горько, то здесь уже волосы дыбом встают. Это почти приговор.

Может поэтому коренные становятся агрессивны и под стать их настроению звучат заголовки статей в современных газетах: «не стреляйте в наших оленей!». После всего сказанного понятно, что на пустующий постамент у Соцгорода рядом с оленем надо будет ставить скульптуру жительницы тундры, благо есть такая в музее Арктики в Санкт-Петербурге. А у подножия к овцебыкам добавить скульптуры мужчин – нганасан, представителей самого северного народа мира: И.М. Манто и двух его сыновей - Михаила и Афанасия, работавших в экспедициях Н. Н. Урванцева. Пока есть с кого их запечатлеть.

Продолжение следует