Я думал, что их было двое, но потом оказалось, что есть ещё один - джекфрут. Когда-то я очень любил читать о Полинезии, и там часто встречались упоминания о хлебном дереве - бредфруте. Я понятия не имел, что же представляют собой его плоды - булочки, буханки, батоны?.. В Африке, в тех местах, где я жил, об этом тоже никто не знал. А когда попал в Бангладеш, сразу выяснил, что есть такое чудо, как джекфрут. В каком-то смысле он там даже считается "национальным" деревом. Эти деревья росли прямо в нашем саду. Мощные деревья с густой кроной.

Сквозь нее на крепких плодоножках-канатах толщиной в палец спускались огромные, с распухшую голову человека, плоды. Правда, выяснилось, что джекфрут и бредфрут - не одно и то же. Просто родственники. Бредфрутом мне так до сих пор и не удалось полакомиться. Но и плоды джекфрута оказались довольно приятной вещью. Если понюхать неразделанный плод, ощущается явственный запах какой-то карамели. А внутри... Представьте ягоду малины чудовищных размеров. Вся она заключена в очень прочную оболочку миллиметров 5 толщиной. Её внешняя поверхность усеяна крепкими коническими шипами длиной миллиметров 5 - 7. Многие из них загибаются вниз и напоминают острые крепкие когти. Так что если такой фрукт упадёт вам на голову (а вес каждого достигает нескольких килограммов), то можно лишиться не только сознания, но и скальпа. А внутри - как и у малины - большие дольки, только ярко-жёлтые. На вкус - ну, вроде дыни. Внутри каждой дольки – семечко длиной сантиметра три, довольно плоское. Пробовал его варить - что-то вроде сушёной картошки (когда-то отец приносил такую с корабля в качестве «дополнительного пайка» офицера). Ещё слышал, что его жарят. Не пробовал. В общем, джекфруты росли в нашем саду, давали густую приятную тень, никому на голову не падали и вообще хлопот не доставляли. Так что хватит о них.

За пару лет до нашего приезда (в 1971) Бангладеш (Восточная Бенгалия) после недолгой, но жестокой войны, отделился от Западного Пакистана. Похоже, пакистанцы вели себя там по-скотски и вызвали всеобщую ненависть. Так что после войны все пакистанцы - владельцы предприятий - сбежали в Пакистан и в Бангладеш появляться боялись. Предприятия сразу же национализировали. Вот тут-то и появились мы - человек десять. Большинство - специалисты по ткацким и швейным делам (больше всего интересовавшие бенгальцев) и по управлению госпредприятиями.

Ну и я - с курсами "Теории цены и рынка" (на случай, если предприятиям придётся работать в условиях рыночной экономики), и "Основ и механизмов экономической политики". Кстати, я был единственным преподавателем в СССР, которому разрешали (точнее, не запрещали) читать эти курсы не в духе критики вульгарных антимарксистских буржуазных теорий, а просто так.

Был среди нас один преподаватель по имени Евгений, Женя... ну, Джек. Лет сорока пяти. Довольно мощного телосложения, но не толстый, а мускулистый. Мне кажется, с точки зрения женщин он был (бы) очень привлекательным, если бы не одна особенность. Смотришь на него... вроде всё в порядке... но чего-то не хватает... Наконец я понял, чего - волос! Этот факт сам по себе настолько невероятен, что не сразу укладывается в сознании. Правда, со временем после тщательного созерцания объекта я обнаружил на нём несколько волосиков, но они все были такого "воздушно-бесцветного" цвета, что никакого влияния на его облик не оказывали. Лекции он читал через переводчика, бенгальцы были ими довольны. Я в его предмете разбирался очень слабо, да мне это было и не нужно. Когда доводилось обратиться к нему с каким-нибудь вопросом, он отвечал очень толково, чётко, немногословно, но... Ну, что "но"? Всё толково, со знанием дела... В чём же состояло "но"? Наконец, я понял: в осуждении. А ведь в те времена дела с осуждениями обстояли совсем не так, как сейчас. Это сейчас любой может очухаться от креативных помыслов, выйти на площадь (хоть Болотную!) и начать всех и всё осуждать, перекрывать движение, бить полицейских, которые попытаются возражать… А когда попадёт за всё это в кутузку, продолжать: "Я - политзаключённый! Я же не просто кричал! Я осуждал кровавый режим! Свободу мне, свободу!" И вполне возможно, что легко отделается.

Но в те годы публичное осуждение лучше всего было выражать молча. Это и делал Джек. Это была его жизнь, его позиция, его связь с бытием. Он, молча, но явно и красноречиво, осуждал своих студентов, переводчика, погоду, директора нашего учебного заведения, наш микроавтобус вместе с его шофёром, меня и других преподавателей, бенгальцев, датчан, дом, в котором мы жили, пакистанцев, еду в своей тарелке, осьминогов, кошек и т.д... Осуждал взглядом, выражением лица, позой... Всё это прояснилось потом, а пока не начались занятия, наша группа жила в гостинице, где занималась ожиданием меня и окончания ремонта виллы, где нам предстояло жить. Я почему-то прилетел позже всех и самостоятельно. Уже потом мне рассказали, что группа была сформирована в Союзе за шесть месяцев до отъезда, что людей неоднократно вызывали в Москву, знакомили, инструктировали. Но вдруг перед самым отлётом почему-то отсеяли одного участника и заменили его мной без всяких инструкций и ознакомлений.

Гостиница, в которой мы жили, не была шикарной. Не думаю, что в то время в Бангладеш вообще существовали шикарные гостиницы. У меня был маленький номер с видом то ли на какую-то площадь, то ли на пустырь почти в центре города. На нём вечно было полно людей - стояли, сидели, передвигались, что-то продавали, покупали, между ними сновали велорикши, что-то вынюхивали собаки... Но холодильника не было… Зато был кондиционер, причем не индивидуальный, а в виде некой решётки, за которой был канал для централизованной подачи охлаждённого воздуха.

Необычно, но неплохо. Я наловчился вынимать эту решётку, класть туда бутерброды и т.п., и они нормально дотягивали до момента их поедания. Пожалуй, это главное, что отпечаталось в памяти о той гостинице. Наконец, из ГКЭС (Государственный Комитет по экономическим связям – организация времен СССР, - прим. ред.) к нам пришёл товарищ Пончиков - он был нашим высоким куратором - и сообщил о предстоящем переезде на место постоянного жительства. Жить нам предстояло в Гульшане. На языках наших российских тюркских народов это название звучало бы как "Гулистан" - страна цветов. Так в мусульманском обиходе называют рай, так что я могу гордиться тем, что целый год прожил в раю. Ну, конечно, по местным понятиям, но всё-таки... Недавно я поискал в интернете сведения о Гульшане и выяснил, что там понастроили высотных гостиниц, торговых центров, туда переселились многие посольства, а тогда это был тихий элитный район, застроенный, в основном, двухэтажными виллами. Все виллы имели вокруг себя садовые участки с высокими, старыми деревьями, такими, как джекфруты. Все здания были обнесены каменными заборами метра в два высотой. Все, конечно, имели ворота, но, что характерно, у всех одна сторона проёма ворот была образована маленьким (примерно 2,5 х 2,5 м) домиком, в котором обитал "чокедар" - нечто среднее между сторожем и садовником.

Подъехали к воротам нашей виллы, которые были открыты настежь, но не въехали, а почему-то остановились. Прямо в воротном проёме, посередине, стоял - нет, не чокедар, - там стоял пёс. Стоял и смотрел на наш автобус вежливым, но строгим и слегка недоверчивым взглядом, как смотрит таможенник. "А... это Джек", - сказал товарищ Пончиков. Высунулся из окна: "Джек, пропусти, принимай гостей!" Джек с достоинством посторонился и пропустил автобус, провожая нас, сидевших внутри, доброжелательным взглядом. Другой Джек глянул на него из автобуса осуждающе.

Внешний вид встретившего нас Джека вызывал одновременно и уважение, и недоумение. Голова и туловище - мощной овчарки. Широкий лоб, могучие челюсти, широкая грудь, классический чёрно-рыжий окрас... И коротенькие ножки таксы. Правда, толстенькие. Мы так и не узнали, был ли у Джека хозяин. Но даже само словосочетание "хозяин Джека" выглядело как-то неправдоподобно, если не кощунственно. У этого Джека - хозяин??? Хм, хотелось бы посмотреть на такого человека. Джек явно любил нашу виллу и благоволил к её обитателям. Но нельзя сказать, что он у нас жил. По крайней мере, на ночь не оставался ни разу. Он как-то сразу вошёл в наш обиход: всегда либо присутствовал, либо подразумевался. Правда, выяснилось одно неудобство: а как быть с другим Джеком? Но постепенно дефиниции были найдены: Джек Безволосый и Джек Волосатый. Довольно скоро об этом узнал Джек Безволосый и сказал: «Я знаю, как вы меня называете», и ушёл, весь в скорбном осуждении. Его никто не остановил, никто не попытался как-то скорректировать найденные дефиниции – а какой смысл? Если Джек Безволосый осуждал нас всех и каждого за всё, то стоило ли пытаться вывести из-под его осуждения именно этот факт?

Мы часто подкармливали Джека Волосатого, но своей постоянной миски он не имел. С достоинством, без суеты принимал угощения, и, видимо, их ему хватало. Во всяком случае, он никогда ничего не клянчил. Из съестного. Возможно, он кормился ещё где-то. А из всех членов нашей группы он почему-то выделил меня. Абсолютно не понимаю, почему. Никаких особых угощений от меня он не получал, да и вообще я совершенно не собачник. Как-то с детства не сложились у нас отношения. Этому содействовали, по меньшей мере, два случая.

Когда мне было лет шесть-семь, мы с мамой зачем-то на время остановились в какой-то сельской местности. Я спокойно гулял, и вдруг на меня набросилась свора собак. Я тогда ещё не знал, как себя вести в подобных случаях и бросился удирать. Собаки – за мной, слегка порвали мне штаны, но их отогнал какой-то прохожий. Домой я пришёл, плача от испуга и, заикаясь, рассказал о случившемся. Наша хозяйка авторитетно сообщила маме, что я могу остаться заикой на всю жизнь, и что предотвратить это можно только с помощью козлиного ритуала. Козла она обеспечивала. У козла надо было выдрать большой клок шерсти, меня поставить на высокий табурет, клок поджечь и обкурить меня со всех сторон. Когда я услышал об этих планах, я сразу перестал не только плакать, но и заикаться, и довёл до их сведения, что на эту экзекуцию я никогда не соглашусь. Похоже, это их впечатлило, а я до сих пор не заикаюсь.

А второй случай – это моё севастопольское детство, младшие классы. У нас во дворе жили две собаки. Молодая легкомысленная Нэлька, которая целыми днями весело носилась по окрестностям, и старый седой Джек (опять Джек?!). Он всегда следовал за нами, понуро опустив голову. А когда наша ватага, следуя по траектории нормального броуновского движения, останавливалась - ну, обсудить какое-нибудь мероприятие, что-нибудь обдумать, попрыгать, подраться на «шпагах» или на кулачках - Джек устало ложился в нескольких метрах от нас и засыпал. Однажды я уклонялся от какого-то удара, шагнул назад и наступил на лапу спящему Джеку. Он мгновенно проснулся, укусил меня за лодыжку и ушёл, обиженно оглядываясь. Я понимал, что формально он был прав, но всё равно осталось какое-то смутно неприязненное чувство к собакам… И вот теперь хорошее отношение ко мне демонстрировал Джек Волосатый.

Окончание следует