Выздоровление приняло бурный, лавинообразный характер. За пару дней без болей у меня проснулся аппетит, интерес к работе, к душу, к новостям. На третий день вышел в буш и неплохо поработал, несмотря на слабость. Еще через пару дней с меня перестали спадать штаны. В общем, в физическом отношении все было на удивление хорошо. Хуже было с психикой. Я понимал, что, концентрируя внимание на физических успехах, я прячусь от мыслей и эмоций, но если эти мысли и эмоции вдруг как-то возникали, мне становилось просто невыносимо.

Наутро я уехал в Суньяни, а вечер провел с топографом Волковичем, осваивая практическую теодолитную съемку. За этот день физического отдыха боль в мышцах прошла всюду, кроме поясницы. Потом заметил, что потемнела моча. Это меня, конечно, обеспокоило, но не слишком. Здесь, в условиях физических и психологических перегрузок, с вечными укусами, ушибами, ссадинами и непредсказуемой диетой с телом нередко случались всякого рода странности, которые позже бесследно исчезали. Следующий день в Гане был праздничным: в честь Основателя государства президента Кваме Нкрумы. Под вечер мы с Волковичем пошли в бар. Там к нам подошел первый секретарь правящей (и единственной) Народной Партии Конвенции Бронг-Ахафо: я когда-то давно познакомился с ним в Аккре. Он только что вернулся из поездки в Москву, восторг еще не прошел. Он угостил нас виски, потом мы его, поговорили о Москве, выпили за президента Нкруму и расстались.

Наша позиция заключалась в следующем. Во-первых, выяснить причину ошибок и понять, нет ли возможности их быстро исправить (если, допустим, случилась типографская ошибка, перепутаны листы и т.п.). Речь шла о диких, практически не заселенных местах, и ошибка могла оставаться незамеченной годами и десятилетиями. Во-вторых, если исправить ошибки не удастся, заставить ганцев признать, что они получат от русских дерьмово сделанную работу, но претензий не выдвинут, так как сами в этом виноваты. Только зачем им нужна была такая работа?

В сентябре произошел странный случай. Всем объявили, что контракт продлевается еще на год. Ни у кого согласия не спрашивали. Продление было воспринято очень неоднозначно. Все считали, что едут на год (кроме меня: я не знал, на какой срок еду). Все были знакомы с программой работ и знали, что за год её не выполнить. Что будет дальше – об этом никто никогда не говорил. Вероятно, предполагали, что приедет новая группа и сменит нас. У всех были какие-то планы: кто-то собирался поступать в вуз, у кого-то подходила очередь на квартиру, кто-то просто устал…

Я работал на программах с участием Константина Коккинаки, Булата Окуджавы. Когда Шилов поставил меня в известность, что главный герой следующей съемки - Юлиан Семёнов, ноги у меня подкосились. Юлиан Семёнов тогда был самым популярным человеком СССР, триумфально шли его "17 мгновений", выходили книжки, каждая из которых (и до появления Штирлица) мгновенно становилась бестселлером. Моё любимое произведение у Юлиана Семёнова, кстати, вовсе не "17 мгновений", а сборник его ранних рассказов и повесть "Он убил меня под Луанг-Прабангом". А самой значимой книгой маэстро считаю окончание цикла его произведений о Штирлице - роман "Отчаяние". Моей обязанностью, как администратора (хотя официально должность гордо именовалась «директор программы») было подготовить съемку, обеспечить все технические и технологические моменты, явку участников, необходимые формальности для оплаты гонораров и проч.