В карманах у меня не было ни цента, ни пенни, ни тугрика, но были советский загранпаспорт, авиабилет Москва — Лондон — Аккра и расческа. Где-то на самом дне одного из внутренних карманов моего красивого синего вельветового пиджака притаился «открепительный талон» — хлипкая бумажка, похожая на квитанцию из часовой мастерской, которая свидетельствовала, что я, такой-то, сдал членский билет спортивного общества (комсомола) в его Центральный комитет, и что настоящий талон является его заменителем на новом, заграничном месте. 

А  в кармане вельветовых же брюк был носовой платок. Чистый. От мамы. Мы были в воздухе уже больше двух часов. Под нами в основном лежали облака, но когда в них возникали окна, я до боли в глазах всматривался в то, что внизу: а там уже был не Советский Союз. В душе теплилось чувство какой-то возвышенной тревоги в сочетании с ощущением нереальности происходящего. Десятки миллионов людей и думать не могли о том, чтобы оказаться за пределами СССР. А зачем?

Не нужен нам берег турецкий
И Африка нам не нужна.

Это правильные мысли, а те, у кого мысли были неправильными, справедливо ощущали дискомфорт, и из них многие даже поплатились за стремление за границу. А я вот летел над заграничной территорией все дальше от своей страны, и мне во след не неслись проклятия, обвинения в сионизме и предательстве… Это порождало ощущение причастности к какому-то особому меньшинству, подтверждавшееся и тем, что самолет был заполнен лишь наполовину. Еще бы! Легко ли набрать достаточное количество людей для такого эксклюзивного дела, как полет за границу?

Мы летели над Балтикой, и слева внизу иногда проступали обрывки каких-то береговых линий — то ли Польша, то ли Германия. Я все время надеялся, что облака разойдутся и станут видны города, дороги, корабли… Но облачность, наоборот, становилась более плотной. По бортовой трансляции передали, в котором часу по московскому и лондонскому времени состоится посадка и что в Лондоне +22 градуса по Цельсию.

Не я один с интересом всматривался в облака под нами. Кто-то спросил стюардессу, неприступно проплывавшую по проходу, будет ли такая облачность тянуться до самого Лондона.

— Над Англией всегда облачно, — бросила она в ответ.

 Она была ширококостной, с тяжелым задом и не слишком красивым лицом, с манерами типичной советской продавщицы: вас много, а я одна, хотя, конечно, в слегка припудренной форме. Да... трудно было найти в СССР симпатичную женщину для такого ответственного дела! Наконец нам скомандовали пристегнуть ремни, самолет нырнул в ослепительное облачное поле, пронзил его, и через несколько минут мы оказались в довольно пасмурном подоблачном пространстве. Внизу была четко видна земля с прямыми дорогами, домиками-близнецами вдоль них, деревьями.

Я тогда находился под впечатлением "Саги о Форсайтах" Джона Голсуорси, считал ее величайшей книгой всех времен и народов. Я смотрел на Англию и думал, что все это происходило именно здесь, что герои видели то же, что сейчас видел я, только, конечно, не с такой высоты. Мы вышли из самолета. Вокруг царила обыкновенная аэродромная суета, сновали буксировщики, заправщики, самоходные трапы. А я обратил внимание на то, как пах воздух Англии. Это был запах чисто вымытой палубы боевого корабля, знакомый мне с детства, когда я много раз проводил каникулы на кораблях, где служил отец. 

Наступал критический момент. Мне предстояло сопоставить то, что в России называлось «английский язык» с тем, что здесь должно было называться «English». Мелькнул в памяти Паганель, который по ошибке выучил португальский вместо испанского. В небольшой группе пассажиров, высадившихся с нашего самолета, все, кто не молчал, говорили по-русски. Рядом со мной стояла элегантно одетая женщина с толстым пацаном лет 8–9. Он говорил ей, что если папа их не встретит, они поедут на «басике». Ага, что-то знакомое. Скоро подъехал автобус, и все поехали к зданию аэропорта вдали.

Показались надписи на английском. Когда мы высадились, какая-то женщина в униформе предложила прибывшим в Лондон пройти сюда, а транзитным пассажирам — туда. Я все понял, но от волнения не сразу себя классифицировал: к какой из этих категорий я отношусь. Выяснилось, что я — единственный транзитник на борту. Мелькнула в душе гордость — вот, мол, вы сейчас разбредетесь по твердой земле, вольетесь в привычные квартиры, а мне еще лететь и лететь, огибая планету и прошивая облака. Когда все прибывшие в Лондон ушли туда, куда им указали, я остался с той же женщиной в униформе.

Она предложила мне следовать за ней. По дороге я спросил, который час в Лондоне, назвав ее после мучительных колебаний «мэм», как вежливее, а не «мисс», как более соответствовало ее возрасту. Она глянула на меня чуть иронично и ответила. Похоже, мы действительно говорили на одном языке. Она подвела меня к транзитным кассам, объяснила, что делать с билетом, показала, где зал ожидания. До посадки оставалось часов шесть. В кассе мне выдали еще один билет — до Аккры, большой и красивый, на рейс «Лондон — Кейптаун» компании B.O. A.C.

Во мне росла и вздувалась радость: все вокруг говорили на понятном мне языке, все меня понимали, я — в Лондоне, хоть и в аэропорту, а тут еще и Кейптаун! "В кейптаунском порту с какао на борту…", - черт побери… Значит, все это действительно существует! И я скоро повисну где-то над облаками, между легендарным Лондоном и тем самым Кейптауном, где в таверне "Кэт" дрались когда-то матросы с "Жанетты" и с английского теплохода, о чем мне было с детства достоверно известно. Я бродил по залу между рядами темнокожих кресел, где дремали люди, подходил к стендам с книжками и газетами, где у меня захватывало дух, но ничего купить не мог... Пару раз по радио предлагали принять участие в двухчасовой автобусной экскурсии в Лондон для тех, кто не имел въездной визы в Англию, но и тут нужны были деньги. Я поминал самыми черными словами тех, кто дотянул мой выезд до последнего мгновения и выпихнул в заграничную жизнь без денег.

Объявили, что транзитные пассажиры могут пройти в соседний зал на обед. Предположив, что это бесплатно, тоже потянулся туда вместе со всеми. Я оказался за столиком с каким-то тощим стариком. У него было красное, будто без кожи, лицо, прозрачные, почти жидкие, хотя и не слезящиеся, глаза. И весь он был каким-то крупно — и мелко — клетчатым цветов хаки, беж и коричневого. Мы вежливо и отстранено поздоровались, не называя своих имен. Он сразу сказал, что сам из Южной Африки и летит в Кейптаун. А я — из России и лечу в Гану.

Его лицо на мгновение застыло от удивления, но он быстро переделал удивление на вежливую мину и погрузился в изучение короткого меню. Мы оба заказали «седло барашка» и пока ожидали, он неловко хихикал и покашливал. Мне не хотелось разговаривать с этим наверняка расистом, ведь я летел помогать свободным неграм. Принесли еду. Старик принялся есть, периодически бормоча что-то вроде "да, времена…" Я тоже углубился в «седло барашка». Такого изумительного мяса я никогда в жизни не пробовал. Под хрустящей корочкой — нежнейшая, сочнейшая субстанция, которую и мясом-то назвать было бы слишком грубо. Наверное, это был молочный ягненок. А вот гарнир разочаровал: кучка поджаренной соломкой картошки (это хорошо), несколько вареных морковинок (ненавижу), кучка зеленого горошка и еще не помню что. 

Все это выглядело красиво, но как-то недоделано, вроде детского конструктора. На десерт была щедрая смесь из кусочков сочных разноцветных фруктов. В России такое изобилие я даже и представить себе не мог. 

— Как называется этот десерт? — спросил я у старика.
— Обыкновенный фруктовый коктейль, — несколько озадаченно ответил он.

Потом снова потянулось ожидание.

Я изучал красивый билет, который мне выдали. Вот здесь я не все понимал. Практически все слова были знакомыми, но общий смысл иногда исчезал из-за каких-то особенностей стиля — то ли рекламного, то ли узкопрофессионального. Ну ладно, подумал я. Билет есть, значит, в самолет пустят, а в деталях разберусь по ходу дела.

Продолжение следует