Выздоровление приняло бурный, лавинообразный характер. За пару дней без болей у меня проснулся аппетит, интерес к работе, к душу, к новостям. На третий день вышел в буш и неплохо поработал, несмотря на слабость. Еще через пару дней с меня перестали спадать штаны. В общем, в физическом отношении все было на удивление хорошо. Хуже было с психикой. Я понимал, что, концентрируя внимание на физических успехах, я прячусь от мыслей и эмоций, но если эти мысли и эмоции вдруг как-то возникали, мне становилось просто невыносимо.

Невыносимо болезненными были любые воспоминания о Магги. Если они заставали меня врасплох, если я не отгонял их на дальних подступах к осознанию, я испытывал реальную физическую боль, причем почему-то в области сердца: будто туда медленно вдавливали тупой кол. Это смущало и беспокоило, хотя и немного отвлекало. Я всегда считал все эти сердечные муки просто литературными штампами, которые неведомо какими путями ухитрялись сохраняться на протяжении столетий. Сейчас, когда неосторожная мысль о Магги могла вызвать ощущение кола в сердце, я был разочарован: все то, что я считал более-менее красивыми или, по крайней мере, привычными метафорами, превращалось чуть ли не в описание клинических симптомов. А тут еще привязалась строчка песни из какого-то старого-престарого фильма. Ее мотив казался приторным, фальшивым, сталинским, а слова «сердце болит, не пойму отчего» - просто бесили. «Сволочи, - думал я, – да вы сами понимаете, о чем поете? Садисты. Лучше бы пели о камнях в почках – это не так мучительно». И все-таки, размышляя на подобные околофилологические темы, я отвлекался от мыслей о Магги.

Работа в лесу постепенно наладилась. Наняли повара – мистера Апонга. При найме я устроил ему маленький экзамен. Достал из морозильника миску пельменей, которые подарила какая-то геологиня, и спросил:

- Вы знаете, что это такое?
- Да, - с огромной убежденностью ответил Апонг, - это маленькие пирожки. Их жарят.
Все рассмеялись, только Апонг стоял с невозмутимым видом.
- Вы приняты.

И мы пошли осваивать кухню. Когда в ходе экскурсии по холодильнику мы подошли к тем же пельменям, я сказал, что эти пирожки у русских принято варить. «Да, сэр», - важно ответил Апонг и вступил в должность. Но работа и быт не могли занять все мое время.

Рано или поздно наступали часы, в которые совсем недавно безраздельно царила Магги, даже если непосредственно ее со мной не было. Я пытался занять их чем попало, лишь бы покрепче.
У геологов было одно пустое бунгало, которое они приспособили подо что-то вроде клуба, назвав его «Бесконечное лето». Я часто ходил туда играть в карты. Хорошо, что играли не на деньги, иначе продулся бы вдрызг. Картежник из меня оказался никудышный. Я никак не мог избавиться от инерции иметь рядом с собой привлекательную женщину, чтобы смотреть на нее, разговаривать, прикасаться. Иногда мелькала обида на Магги: вот, мол, бросила меня, несчастного. Конечно, я гнал такие мысли. Ведь и безотносительно к Магги жалость к себе в наших условиях была равносильна самоубийству. Тем не менее, мною овладела навязчивая идея найти ей замену, хотя бы в каком-то поверхностном смысле.

Среди геологов было немало симпатичных молодых женщин. Все они хорошо ко мне относились, и сделать первый шаг было нетрудно. Я намечал жертву для крутого флирта, развивал энергичное наступление, а потом постыдно ретировался к взаимному удивлению. После двух-трех таких попыток я от этой идеи отказался: мне было с ними невыносимо скучно, а их обычные женские недостатки – ревнивость, мелкое злопыхательство, завистливость, нетерпимость и тому подобное – душили меня, как боевой отравляющий газ.

И не удивительно: я искал какую-то замену Магги, и вдруг выяснилось, что она была чуть ли не ангелом, и самое худшее, что она совершила – дала пару раз по попке разбушевавшейся сестренке Эльке. Уж слишком высокий стандарт женственности установила эта негритяночка. (Нет. Стоп. Не будем передергивать. Магги мне в стандарты не набивалась и никаких стандартов не устанавливала. Это я принял ее как стандарт, и он сидел во мне десятилетиями, даже если я этого не сознавал. Наверное, это сыграло свою роль в том, что мне не удалось ужиться с неплохими женщинами, которые становились в разное время моими женами).

Пытался я прибегнуть и к традиционному русскому средству, но в более цивилизованном варианте: пить, но не по-черному. Простое опьянение не помогало. Его надо было дополнить чем-то квази-интеллектуальным. Идеальным местом для этого был бар. Я потягивал там виски среди незнакомых мужчин – белых и негров, обменивался с ними глубокомысленными сентенциями, доброжелательными высказываниями… Контакты с женщинами, вечно сидящими в таких барах, окончились полным провалом: я не мог вытерпеть ни одну из них больше пятнадцати минут.

Однажды я там встретился с двумя американцами примерно моего возраста. Их прислал в Гану «Корпус мира», организация, к которой с величайшим подозрением относился КГБ. Один из них, Макдональд, был по происхождению шотландец, другой, Джон – гавайский японец. Они преподавали что-то в местной школе и, видимо, были стеснены в средствах. Я легко завоевал их расположение, купив для них по порции виски. А то, что такое знакомство может вызвать нездоровый интерес КГБ, только щекотало нервы – как раз то, что мне было надо.

Я какое-то время зачастил к ним по вечерам. Джон обычно с чем-то возился в своей комнате, а Макдональд осваивал гитару по самоучителю. У него был отличный песенник английских и американских народных песен с нотной записью мелодий. Мы их разбирали нота за нотой, а кое-что и пели, особенно если я приходил с бутылкой водки. Я до сих пор помню одну настоящую пиратскую песню XVIII века, совершенно не похожую на те песни, которые мы считали пиратскими в России. Это было обращение капитана к даме на берегу. Ее припевом были слова: «Так проснись же, проснись, моя леди, я жду тебя. Этой ночью или никогда ты станешь моей». А оканчивалась она так: «Ты будешь царствовать, и царство твое будет длиться до тех пор, пока хоть один дюйм черного флага останется на мачте».

В доме американцев до них жил английский сержант, обучавший ганских солдат строевой подготовке и еще каким-то наукам. У него было интересное хобби – живые змеи. Когда его контракт истек, он уехал на родину, а змеиную коллекцию по широте души оставил тем, кто поселится в доме после него. Серпентарий занимал бо´льшую часть одной из трех комнат, - ту, что непосредственно примыкала к входу, так что любой посетитель, если его заранее не предупреждали, мог испытать сложные чувства, встретившись взглядом с коброй, мамбой или габонской гадюкой.

Прожорливостью эти существа не отличались, но все-таки ребятам приходилось нанимать местных пацанов для добычи мышей, лягушек и прочих деликатесов, а это кое-чего стоило. Там я в первый (и последний) раз увидел, как плюется кобра. Она плевала в меня. Не могу понять, чего она во мне не одобрила. Вроде был чистым, и борода была аккуратно подстрижена. Змеи жили в стеклянных террариумах, защищенных снаружи еще и металлической сеткой (чтобы кто-нибудь случайно не разбил). Кобра смотрела на меня не больше пяти секунд, а потом пустила тонкую, кучную струю мелких капель яда. Конечно, все они остались на стекле, но все равно было обидно. Что вообще она могла понять за пять секунд? Дурища. Однажды темным вечером я подходил к их дому и издали увидел, что вокруг него бродят люди с фонарями. Мне они сказали, что сбежала одна из змей. Тоже кобра. Для меня фонаря не хватило, и я стал ковырять в траве палкой. Нашел змею не я. К счастью. Ребята рассказали, что при них это уже второй побег. Первый закончился успешно. После этого я стал бывать у них реже, а потом знакомство как-то распалось.
 
Меня давно интересовала ночная жизнь Ганы, а она была очень интенсивной – от столицы до чуть ли не самой маленькой деревеньки у дороги. Всюду в непроглядной ночи светились оазисы, где гремела музыка, сидели и танцевали люди, звенели стаканы, вился дым сигарет. Нам запрещали посещать такие места, но так как в запретах не содержалось четких формулировок, что именно запрещено посещать, мы в них иногда бывали. Я начал посещать их в одиночку – так впечатления были острее. Чаще всего это были комнатки, освещенные каким-то ядовитым синим светом. Вдоль стен - столы, стойка бара, а посередине – площадка для танцев, и, конечно, хайлайф.

Некоторые из них были вполне приличными, как наш Центр в Буи. В таких местах я иногда встречал полузнакомых негров, во всяком случае, они со мной здоровались. Но некоторые заведения были настоящими «злачными местами». Обстановка там была такой же, но публика другой. Сновали какие-то разбитные парни. В углу обычно сидели два-три мужика со зловещими рожами и что-то тихо обсуждали, поглядывая по сторонам. Где-нибудь поодаль громко спорили расфуфыренные молодые негритянки, и гремел тот же хайлайф.

Мой приход обычно производил некоторое замешательство. На меня поглядывали, и, видимо, кое-кто уже прикидывал, как меня употребить. Я заказывал что-нибудь приличествующее статусу брони – хороший джин или виски, и выпивал их не торопясь, но и не слишком мешкая, чтобы уйти раньше, чем кто-нибудь предложит мне «купить кирпич». Конечно, острых ощущений это добавляло, но слишком уж часто мелькали воспоминания, как мы с Магги танцевали в Центре в Буи. Примерно к этому времени относятся строчки стихотворения без начала и конца:

Я лез в авантюры и пьянство,
Всех встречных девчонок любя.
Могу чем угодно поклясться,
Пытался забыть я тебя.
 
Теперь, ко всему безучастный,
С пустою душою стою.
Я что-то убил – это ясно.
Но только не память твою.

Шло время, текла жизнь, и я постепенно начал анализировать: что же это я пытался сделать и что в итоге получилось. Оказалось, что этот стишок, хотя и искренний для какого-то момента, совершенно расходился с реальностью. Во-первых, ни о какой пустой душе не могло быть и речи. Она была полна, переполнена Магги. Она стала совсем другой, чем раньше, и у меня не было ни малейшего желания вернуть ее в прежнее состояние, «освободить» от Магги. Во-вторых, я пытался забыть вовсе не Магги, а боль от расставания с ней, и эту боль я в конце концов, убил или, по крайней мере, основательно приглушил.

Прощаясь, Магги сказала: «Я буду с тобой», и она действительно была со мной. Я принял, наконец, эту новую форму ее существования – во мне, но надо было ее освоить. Как гремящий водопад, ворвались слова, чувства и мысли Магги в тихую заводь, где хранил я свои устоявшиеся за двадцать три года понятия – думаю, не такие уж глупые, - всё взбаламутили, перемешали и остались здесь. И теперь не было никакой возможности отделить одно от другого, потому что отдельно они не существовали. А то, что получилось, было моим, но не вполне знакомым, и его ещё надо было изучать, как наскоро набросанные на уроке конспекты.

Ну а внешне эта чёрная звёздочка внезапно появилась и внезапно исчезла. Пока мы были вместе,  я назвал бы наши отношения полной, абсолютной гармонией, о возможности которой я раньше даже не догадывался.  Мне кажется, о возможности такой гармонии не догадывается и большинство людей,  хотя к какой-то гармонии с любимым человеком стремятся все. И по пути к ней люди обычно осторожно и дотошно выясняют, "а как она будет выглядеть", " а что будет, если (если не)...",  "а вдруг...",  "а что потом?.." В общем, обычно доступная гармония как-то планируется, обусловливается, подстраховывается...

У нас ничего такого не было. Никакой разведки, никаких условий, планов и обещаний. Началось всё со "здесь и сейчас" и закончилось, когда "здесь и сейчас" исчезли. Хочется ли мне знать, что стало с Магги? Скорее нет, чем да. Я избегал Барта, так как опасался, что он передаст мне привет от дочери, и мне придется спросить, как там она, и услышать о её успехах где-то в чужом далёком городе, где живет она красиво и радостно – иначе она не могла – но без меня. После отъезда Магги я постарался не получить о ней абсолютно никакой информации. Этим я заработал для себя свободу мыслей о ней.

Если бы захотел, я мог бы предположить, что она сделала крутую карьеру где-нибудь в «Майкрософте». Она была ярким типом  «женщины отдающей», «женщины дарящей». У таких имеются прекрасные шансы найти счастье в семейной жизни. Но я не хотел бы вдруг получить письмо с бодрым описанием успехов её детей и фотокарточкой, на которой симпатичная чёрная бабуля читает вечную «Алису в стране чудес» разноцветным внукам. Такую Магги я не знал, да и знать не хотел бы, потому что знал другую. Мне больше нравится думать, что она ушла туда, откуда явилась - в те захватывающие пространства, куда она впускала меня лишь на несколько секунд. И носится там чёрная звездочка, выискивая, кому нужна радость, и ветры других созвездий развевают её пышные, антрацитно сверкающие волосы. И когда-нибудь
вновь окажется она где-то в наших пределах, и я услышу:

- Ohoye, broni! Всё ещё топчешь эту суматошную Землю? Всё ещё стучит твоё сердце? Не волнуйся, у нас всё в порядке!

Продолжение следует