Мы жили на территории, заселенной группой племен акан, среди которых наиболее многочисленным и активным было племя ашанти. На первых картах независимой Ганы среднюю (слегка сдвинутую к югу) треть страны занимал регион Ашанти, но к нашему приезду северо-западная и северная часть этого региона была выделена в отдельную административную единицу – Бронг-Ахафо, что в переводе примерно означает «земля, где бронги – свои люди». Столицей его стал Суньяни. Язык бронгов отличается от языка ашанти не больше, чем белорусский от русского.

Но история у каждого из этих народов своя. Отсюда и некоторые различия в обычаях, иногда раздражающие иноплеменников. По преданию, когда-то бронги занимали обширную территорию саванн к северу от Черной Вольты. Но их стали оттеснять на юг воинственные гонджа - красивый, довольно светлокожий народ, в облике которого можно уловить черты сахарских туарегов. Бронгов теснили до тех пор, пока они не подошли к Черной Вольте. Их положение было безвыходным. Гонджа уже готовили кухонные принадлежности в предчувствии большого мяса. Однако жрецы бронгов обратились с мольбой о помощи к крокодилам, и те откликнулись, образовав однажды ночью живой мост через реку, по которому бронги перешли на правый (южный) берег и намертво закрепились там. Теперь это и есть место, где бронги – свои люди. Здесь они нашли родственников (а африканец везде найдет родственника!) в лице ашанти, подружились и в дальнейшем совместно участвовали в строительстве империи со столицей в Кумаси. Гонджа до сих пор живут по северную сторону реки. Они с большой охотой употребляют в пищу крокодилов, а бронги считают их священными и неприкосновенными.

Есть в этих местах еще одна значительная река – Тано. Она не принадлежит к бассейну Вольты, а течет на юг к океану самостоятельно, петляя среди лесов и заболоченных равнин. По местным поверьям, души убитых воинов переселяются в ее рыбу, а души павших в боях военначальников – в крокодилов. Есть основание полагать, что войны здесь велись невероятно кровопролитные. Мы часто пересекали реку в ее верховьях по двум мостам. В одном месте ширина ее составляла примерно тридцать, а в другом – сорок метров. Мы неоднократно видели, как на мост выходила группа женщин – человек 5-6 – с большими калабашами на головах.

Калабаши были заполнены размоченными зернами кукурузы. Женщины начинали кричать: «Эдик! Эдик!», река моментально вскипала от берега до берега, а женщины горстями швыряли в нее кукурузу. Мелькали хвосты, плоские морды сомов с раззявленными пастями и торчащими усами, белые брюшки… Над рекой стояли плеск и чавканье. А вот крокодилов при таких кормлениях я ни разу не видел: то ли не любили они кукурузу, то ли не считали себя Эдиками. Но, судя по той же кровопролитности войн, их должно было быть в Тано великое множество. И эту реку нам надо было пересечь в процессе трассирования линии электропередачи. Но начались проливные дожди. Священная Тано разлилась на неизвестно сколько сотен метров: противоположный, левый, берег затерялся где-то среди затопленного редколесья.

У нас в грузовике была дюралевая «казанка». Нам удалось довольно близко подъехать к воде по огромной поляне в джунглях. Существование этой поляны объяснялось близким к поверхности расположением латеритовой корки: местами на ней даже не было почвы. Поэтому крупные и даже средние деревья здесь расти не могли: некуда было пускать корни. (Такая вот поляна)

На самом берегу кончался теодолитный ход предыдущего дня. Мы выгрузили лодку, спустили ее на воду и сгрудились у самого края. Надо было установить на берегу теодолит (не проблема - это сделает топограф), а затем найти где-то среди затопленных зарослей место, куда высадить техника Агбеньо с рейкой и расчистить прямую видимость между этими двумя точками. Сделать замеры и записи, потом доставить топографа с теодолитом туда, где стоял техник, а для него опять найти где-то место точно на продолжении прямой линии трассы, опять расчистить прямую видимость и т.д.

Рабочие начали проявлять нервозность: то вспыхивали раздраженные перепалки, то все стояли и скучно смотрели на воду, покрытую плавучим мусором. Топограф с преувеличенной тщательностью готовил теодолит к работе, сдувая с него пылинки. Агбеньо нервно курил, как последний раз перед казнью. Пауза затягивалась и становилась тупиковой.

Я мог дождаться, пока топограф найдет убедительные аргументы, и перевести их. Мог, не дожидаясь топографа, сам выступить с пламенной речью. Но оба варианта выглядели малоперспективными. Наши негры были местными бронгами и хорошо знали, что такое танские крокодилы, а у меня не было ни малейшей уверенности, что крокодилы знали, что наши негры – местные бронги. И я прыгнул в лодку. Поколебавшись несколько секунд, за мной прыгнули еще двое. На берегу все сразу засуетились, забегали, нам передали весла и катласы, и работа началась. Сначала удавалось вести лодку на веслах.

Топограф с берега показывал руками : правее, левее… Но метров через тридцать лодка наглухо застряла в затопленном кусте. Мне и одному из негров пришлось выйти в воду с катласами, вырубить ветки из-под лодки и протащить ее дальше.

Снова вскарабкались в лодку. Снова через несколько метров засели. Снова – в воду и т.д. Очень скоро мы почти перестали влезать в лодку, и пока ноги доставали до дна, рубили, отбрасывали срубленные ветки, тащили и толкали… Стали попадаться более крупные деревья, но нам везло: мы проходили от них буквально в нескольких сантиметрах. Когда ноги перестали доставать до дна, мы старались стать на спутанные упругие ветки, на лианы или вообще повисали штаниной на каком-нибудь сучке. Когда это удавалось мне, я тащил и толкал лодку. Когда приходилось просто висеть на борту, лодку тащил за противоположный борт негр.

Иногда соскальзывали и проваливались чуть ли не с головой, выплевывали вонючую болотную воду и барахтались дальше. На деревьях и кустах скопилось огромное количество насекомых, ящериц, и прочих тварей, спасавшихся от потопа.

От ударов катласа ветки пружинили, и насекомые дождем сыпались на нас. Скоро волосы на голове и борода ими просто пропитались. Они бегали, копошились, дрались за лучшие места, кусались, а сбросить их не было возможности: в одной руке – борт лодки, в другой – катлас. Двое рабочих периодически менялись, а я все время оставался за бортом. На мне была рубашка, и меня кусали меньше – только те, кто оказывался под тканью, а негры были голые до пояса, и надо было давать им возможность иногда соскребать с себя эту насекомую массу, чтобы их вообще не обглодали.

Меня все время одолевала мысль: на кого нападают крокодилы – на неподвижную или на барахтающуюся добычу. Когда-то я об этом читал, но вспомнить не мог. И вообще, не относилась ли эта информация к акулам, а ведь у них свои понятия… Наконец мы наткнулись на слегка покрытый водой холмик, вернулись, стараясь не отклоняться от прорубленного под водой узкого коридора, перевезли туда техника с рейкой. Топограф быстро сделал замеры, опять вернулись, перевезли на холмик топографа и оставшихся рабочих и снова вошли в воду. Мои негры работали с остервенением и даже не пытались найти себе замену. Мы медленно продирались вперед. Холмик с тесной группкой людей, стоявших на нем по щиколотку в воде, оставался все дальше и дальше. Мы уже выработали кое-какие приемы и работали молча и слаженно.

Вдруг слева по курсу в зарослях раздался сильнейший всплеск. Негр, висевший на другом борту, впорхнул в лодку как летучая рыбка. Кто-то из стоявших на холмике присел прямо в воду, кто-то, вытянув шею, стал всматриваться в заросли. Моей первой реакцией было последовать примеру негра с противоположного борта, но оказалось, что я накрепко повис штаниной на каком-то сучке. Через мгновение я уже был убежден, что крокодил ну просто никак не может напасть на неподвижную жертву, и вообще, скорее всего, это просто упало в воду подмытое дерево. Не подыхать же было со страху!

Немая сцена длилась минут десять, пока мы не решили, что если это и был крокодил, то, скорее всего, он уходил от нас. И вообще было бы извращением, не достойным храброго вождя, нападать на людей в реке, кишевшей рыбой.

Наконец мы добрались до настоящего русла реки, предварительно пройдя еще только один холмик-точку. Топограф был доволен: теодолитные ходы получились очень длинными: расчетов и погрешностей будет меньше. Над руслом прошли – как прогулялись – на веслах, а дальше – по отработанной технологии. Вдруг напоролись на мель. Думали, что это очередной холмик, из тех, что остаются после падения какого-нибудь гигантского дерева. Вышли, пошлепали пешком дальше, туда, куда вело направление ЛЭП, и поняли, что мы на противоположном берегу, лишь слегка затопленном водой.

Начался последний на сегодня этап трассирования: перевозки, замеры и, наконец, сборы домой - время уже шло к вечеру. Пока ждали грузовик, которому предстояло сделать большой крюк через мост и встретить нас на левом берегу, вытащили на мель лодку, всей толпой влезли в нее (больше сесть было негде) и начали жевать, что у кого было. К нам – тем, кто работал в лодке, - относились с особой симпатией, угощали едой, сигаретами, почтительно снимали насекомых, сочувственно цокали, указывая на царапины, ссадины, укусы… Настроение у всех было сдержанно-приподнятым.

Наконец вдали услышали приближающийся рев грузовика. Близко подъехать он не мог из-за воды, но все весело подхватили лодку и поволокли ее по мелкой воде навстречу шуму. По дороге домой негры пели победную песню, отбивая ритм по днищу «казанки»:

Kale-wаle, kale-wаle ulаla,
Kale-wаle, kale-wаle ulаla…

И так всю дорогу. Дома я выяснил, что kale-wale — это просто жареный плантен. Хм... Но ритм они отбивали очень мощно и воинственно. Я смыл с себя весь ил, выгреб живых и мертвых насекомых из бороды и прически, зализал, как мог, укусы и повреждения и расслабился, предвкушая заслуженный отдых. Но скоро мне почему-то захотелось увидеть тех двух парней, с которыми мы барахтались в Тано. Я знал бараки, где жили наши рабочие, и по прохладным сумеркам направился туда.

Во дворе барака горел яркий свет, играла музыка – все, как обычно, но я еще издали увидел двух негров, покрытых яркими белыми пятнами, похоже, цинковой мази, - как ягуары на негативе. Вокруг толпились девушки, и парни им что-то громко рассказывали, а девушки реагировали восклицаниями изумления и восторга.

В руках у героев затопленных джунглей были бутылки с пивом. Когда они увидели меня, то радостно заорали, показывая в мою сторону пальцами, мол, вот он, третий, и мне тоже досталась щедрая порция восторгов и улыбок девушек. Видимо, ребята с самого начала по-честному разделили свои подвиги на троих. Мне сунули в руку бутылку пива, я сидел и слушал, как они уже наверное в десятый раз рассказывали об ужасах прошедшего дня и о своем и моем геройстве. Я станцевал несколько танцев с их веселыми подружками, потом купил всем дюжину бутылок пива, чем вызвал новый взрыв восторга, и ушел домой.

Этот вечер обошелся мне недешево, но все равно настроение было отличным. Позже я попросил Асси отметить работу этих ребят. Он немного удивился: таких просьб никогда не было, но, видимо, что-то сделал, так как эти двое, пока я жил в Суньяни, относились ко мне не только с почтением, но и с благодарностью, хотя так это, или мне только показалось – определенно сказать не могу.

Продолжение следует