Машина, которую мне отвел секретарь, оказалась неновым «фордом-таунусом», но мы с Галкой были очень рады. Шофер должен был обслуживать нас бесплатно, но я сразу пообещал ему по фунту за вечер, и он откликнулся на это с большим энтузиазмом. Галка полюбопытствовала, с какой это радости советник сделал мне такой подарок.
- Я могу только догадываться, да еще Новикова мне очень прозрачно намекала… А советника я первый раз вижу.
Я рассказал ей о той давней гонке по полосе встречного движения, о том, как осерчал на меня новый советник…

- Так это был ты? Я слышала какие-то разговоры, что его ограбили в пути или пытались ограбить, или он подумал, что его пытаются ограбить… Наверняка дело в этом. А знаешь, наш советник очень порядочный человек. И ему трудно из-за этого.
- Ты его знаешь?
- Я даже с ним работала.

Потекли мои последние деньки в Африке. Я продолжал переводить, но уже в магазинах, которые посещали наши ребята. Сам я почти ничего не покупал. Не знал толком, что мне нужно, хотя денег было довольно много. Купил Теду набор галстуков, как он просил. Купил приличное количество книг карманного формата, но меньше, чем хотелось: опасался, что таможенники их отберут. Каждый день купались на Лобади-Бич. Галка была в Аккре в командировке и днем была занята, зато вечера проводили вместе. Она вела какие-то трудные переговоры и очень уставала. Мне это состояние было прекрасно знакомо. Однажды я приехал к ней в «Интерконтиненталь», но в номере не застал. Коридорный сказал мне, что в таком-то номере идет важное мероприятие, и она там.  Вход туда был из холла. Я уселся и стал ждать. За дверью слышались голоса. Часто говорили на повышенных тонах. Наконец голоса смолкли, и через несколько минут вышла вся измотанная Галка. Мы пошли в сторону ее номера. Вдруг она остановилась, привалилась спиной к стене и, глядя куда-то в пространство, выдохнула:

- Оййй!…
Потом сползла по стенке, присела на корточки и закрыла лицо руками.
- Что с тобой?
- Ничего. Я сейчас…
Она посидела так несколько минут, потом сказала:
- Дай руку.
Она резко поднялась, и мы пошли к ней.
- Посиди немного. Сейчас все будет в порядке.

Она ушла в душ, а через полчаса вышла свеженькая, душистая, улыбающаяся. Я и раньше слышал о ее работе, а теперь и видел, как работает эта Галка Тратата. Я поражался ее выносливости и мужеству.

А по вечерам мы обычно выезжали куда-нибудь в прохладный парк, бродили там, отдыхая после дневной духоты, потом шли в кондиционированные ночные клубы, слушали музыку, танцевали. Ходили на концерт некой Беттины Борг, одной из крупнейших европейских звезд, как гласили афиши. Я думаю, это было большим преувеличением ее талантов. Послушали оркестр кубинцев под руководством создателя танца «ча-ча-ча». Это было хорошо. Но каждый вечер я возвращался к разговорам о нашей дальнейшей судьбе и не получал однозначных ответов. Я избегал прямых вопросов: в них всегда насилие, а я хотел, чтобы мы соединились полностью сознательно и добровольно. Я не считал разницу в возрасте существенным препятствием. Общность интересов, стиля жизни были такими, что мы просто обязаны были быть вместе. А Галка была то веселой и смешливой, то грустной, но всегда ласковой.

Однажды днем, разгуливая с нашими по магазинам, я купил для нее колечко в кельтском стиле. Золотое в основном, оно переходило в платину возле камнедержателя, а в центре – маленький бриллиант. Это были любимые цвета Галки. Вечером на заднем сидении машины, я сказал, что у меня есть для нее подарок: «Протяни руку!»

Она осторожно протянула руку.

- А что там?
- Колечко.
Она резко отдернула и спрятала руку.
- Не бойся, не обручальное.

Она снова осторожно вытянула руку с растопыренными пальцами, и я надел колечко. Она с любопытством его разглядывала. Ей понравилось. А мне было не очень весело.

Наконец пришел последний день. Я предупредил наших, что приеду в аэропорт на «своей» машине. Самолет уходил поздно ночью, и мы с Галкой решили провести последний вечер в ночном клубе. Потом – в «Авениду» за уже собранным чемоданом и – в аэропорт. Разговор у нас не клеился, хотя мы оба старались быть веселыми. Почти все время танцевали, и Галка прятала лицо у меня на груди. Так действительно было легче, и мы старались не отрываться друг от друга. Хорошо, что музыка звучала почти непрерывно. Мы уже договорились, что до ноября обменяемся письмами, а в ноябре я приеду в Москву и встречу ее из Ганы. Я все время говорил и вел себя так, будто у нас уже все решено. Я в это верил.

Стрелки на часах показали: нам пора. Вышли. Машины не было. Обошли всю стоянку – нет. Может быть, он уехал куда-то подхалтурить, но это было крайне маловероятно: он знал, что сегодня везет нас к самолету. Подождали еще минут двадцать, надеясь, что он вот-вот подлетит. Никого. Мы поймали такси и помчались в «Авениду». Там я схватил чемодан и - обратно в такси. Наши уже давно уехали. Судя по времени, в аэропорту уже давно шла регистрация. Мы рванули через ночь в аэропорт. А это было неблизко. Галка всю дорогу молчала и смотрела вперед.

Я тоже молчал и смотрел на ее профиль. Мы держались за руки, и она иногда покалывала мою ладонь ноготками. Площадь перед аэропортом была почти пустынной. Я ринулся к контрольному турникету. Пассажиров уже не было. У турникета болтали двое ганцев. Они с удивлением уставились на нас. Я спросил о московском самолете. Он еще не улетел, но посадка уже закончилась. У меня проверили билет и паспорт. Один из ганцев поднял трубку и сообщил на самолет, что есть еще один пассажир, выслушал ответ и махнул мне: проходи, и показал, где находится самолет.

Галка все это время молча стояла в двух шагах от меня. Я поцеловал ее, прошел через турникет и дальше через большие ворота на темное поле. Я все время оглядывался, ждал, что Галка помашет мне рукой, но она стояла совершенно неподвижно и смотрела мне вслед. «Ну что же ты смотришь? – думал я, - Ну помаши мне, пошли воздушный поцелуй, у нас еще все впереди! А разве плохо нам было вдвоем? Вспомни «Коконат-гроув»! Что же ты, Галка?!» А она всё стояла неподвижным золотым столбиком в свете мощных ламп в помещении аэропорта… Я понял, что она уже меня не видит, но в душе поднималось тревожное недоумение.

Вокруг была непроглядная тьма. А ты, Гана, почему молчишь? Ты же знаешь, я любил тебя. Я узнал с тобой столько радости и боли, любви и ненависти, ну подай хоть ты какой-нибудь знак! Пусть – прожектор в небо, пусть гриф хлопнет крыльями во сне, пусть прилетит откуда-нибудь обрывок песни пьяного негра… Но молчала Гана, будто исчезла, растворилась в космосе. И я вдруг подумал, что, может быть, весь мир исчез, и только я один еще бреду с полупустым чемоданом без времени и пространства, сам не зная, куда. Но впереди во влажной ночной дымке я различил смутное пятнышко стояночных огней самолета.

«На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь!» И я пошел на эти далекие огоньки. С каждым шагом они становились все ясней и ясней. А больше вокруг ничего не было.

Эпилог

В Гану я больше не вернулся. Изменились требования медкомиссии, и с моим зрением путь для меня за границу без блата был закрыт. Это полностью расстроило все мои жизненные планы. Отныне приходилось довольствоваться только тем, что доступно. Я писал Галке. Она ни разу не ответила, а в ноябре 1964 года в СССР не вернулась. Ей продлили командировку. Несколько лет спустя она вышла замуж за Сашку Якшина, того самого, с которым мы «брали Касу». Где-то в середине 90-х я нашел их московский телефон. Галка долго не могла меня вспомнить, но потом все-таки узнала.

Поговорили о жизни, о семьях, решили как-нибудь встретиться, раздавить бутылочку шампанского. «И не только шампанского!» - вмешался в разговор голос Сашки. Мы так и не встретились. Мои друзья Боб и Вовчик Рыжий благополучно исколесили и избороздили полмира, себя не продали и не предали и бросили якоря в родном Севастополе. Сейчас рядом с ними – их верные подруги. Галя и Ира, возможно, лучшие жены в мире. Только Кол все еще руководит чем-то или кем-то… «Глазастая умница», с которой мы «сходились, расходились и, наконец, разошлись навсегда», нашлась.

О Магги я больше ничего не слышал. Но вот что занятно. Подрастает моя дочка – Далька, которой на момент, когда я это писал, вот-вот должно было исполнится столько, сколько Магги, когда мы были вместе. Конечно, она похожа на маму и папу. И все-таки… Открытость души миру и мирам, лукавые чёртики в темных глазах, где почти не заметны зрачки, тёплый юмор, огромный потенциал доброты и любви…  Даже фигурка… Иногда я заезжаю за ней, чтобы совершить недалекую поездку по нашим любимым местам. Она возится, копошится, бегает из комнаты в комнату, прихорашивается, что-то напевает…  Я смотрю на нее издали и думаю: «Это ты здесь, Магги?» И говорю: «Да скоро ты соберешься, копуха чёртова? Сейчас уеду без тебя!» Но она знает, что никуда я от нее не уеду. Хемингуэевскому Старику под конец жизни снилась Африка. Жаль, что мне редко снятся сны. Но? пока я писал всё  это, кое-что снилось и мне. Пылающая бездна заката над черным зигзагом холмов, многолюдные улочки Кумаси и саванны, саванны… 

Ревут под нами верные джипы, хлещет по обожженным лицам слоновая трава, а мы несемся и несемся куда-то в начале всего…

Вначале было Слово. Это всем известно. А у меня вначале была Африка.